Взаимоотношения Беларуси и России в оценках общественного мнения. Часть 1. Динамика отношения беларусов к России (1990-2020 гг.)

Пожалуй, одной из самых частых реакций у иностранцев на уличные события Беларусской революции 2020 года было удивление от демонстративного геополитического нейтралитета беларусских выступлений. Эта специфика беларусских протестов особенно обращала на себя внимание в сравнении с протестами в других постсоветских странах (например, в Грузии, Украине или Армении), которые тоже были направлены против действующих власти, но при этом имели чётко обозначенную проевропейскую ориентацию.

По какой причине на улицах беларусских городов не было европейских флагов? Как на самом деле беларусы оценивают отношения Беларуси с Российской Федерацией? Каким образом менялось восприятие взаимоотношений с Россией и как это отражалось на взглядах беларусов на Европейский Союз? Изменилось ли отношение к РФ после того, как Владимир Путин поддержал Александра Лукашенко в 2020 году? Отразилось ли начало широкомасштабного вторжения России в Украину 24 февраля 2022 года на отношении к России? На что ориентируются беларусы, выбирая между Востоком и Западом?

Как менялось отношение к России за последние 30 лет

Точкой отсчёта в этом вопросе натуральным образом образом является 1991 год, когда развалился СССР и появились те субъекты, которые нас интересуют: Республика Беларусь и Российская Федерация.

Именно в том году, 8 декабря, было подписано так называемое «Беловежское соглашение», согласно которому СССР – как субъект международного права и геополитической реальности – прекратил своё существование. Особенности восприятия той ситуации обществом хорошо описываются результатами референдума о сохранении СССР, который прошёл за 9 месяцев до Беловежских соглашений. И хотя он проводился только в 9 из 15 республик, там есть цифры и по Беларуси, и по России: «за» сохранение СССР проголосовали 83 % в БССР, в РСФСР – 71 %. То есть большинство населения в обеих уже бывших союзных республиках проголосовали за сохранение прежнего формата взаимодействия – в рамках большого политического образования.

Желание сохранить былые отношения продержалось недолго. Данные социологических исследований показывают, что уже через пару лет (1993 год) возродить Советский Союз хотело всего 55 % беларусов. Это на 28 % меньше, чем голосовало за его сохранение в 1991 году; обрушение ностальгии по СССР на треть всего за два года – это очень мощно.

Однако и этого уровня ресентимента оказалось достаточно для того, чтобы на первых президентских выборах в Беларуси в конечном итоге соревновались между собой два кандидата, выставившие одинаково пророссийские программы: старый коммунист Вячеслав Кебич и молодой популист Александр Лукашенко. Тогда – на единственных честных выборах в новейшей истории Беларуси – случились «опрокидывающие выборы» (stunning elections), и представитель старой номенклатуры Кебич проиграл. Выиграл Лукашенко, который также всю свою предвыборную риторику строил вокруг вопроса  интеграции с Россией, делая особый акцент на экономической составляющей. Эта установка была понятна и близка населению Беларуси, которое на референдуме 1995 года, по данным Центризбиркома, поддержало предложение об экономической интеграции с Российской Федерацией  – тогда «за» по этой позиции проголосовало 83 %.

В середине 1990-х годов Александр Лукашенко строил планы не только экономической, но и политической интеграции с восточным соседом. Эти планы ему пришлось пересмотреть в 2000-х, когда на смену Борису Ельцину (лояльному к молодому беларусскому политику) пришёл другой молодой политик – Владимир Путин. После смены политического руководства в России в своей внешней политике Лукашенко начал постепенно конструировать иное видение беларусско-российских отношений. На смену обязательно эксклюзивных отношений Беларуси и Российской Федерации приходит идея многовекторной внешней политики Беларуси.

К сожалению, небогатый архив социологических данных по Беларуси не позволяет определить те политико-экономические факторы, исходя из которых в ту или иную сторону склонялось беларусское общественное мнение. Но тренд тогда был очевиден: в течение 1990-х и 2000-х годов доля тех, кто тосковал по Советскому союзу, неуклонно снижалась. В итоге за 15 лет, прошедших после 1991 года, степень «советской ностальгии» упала в три раза: в 2006 году на вопрос «Хотели ли бы вы восстановления СССР?» положительно отвечали только 26,7 % (по данным НИСЭПИ). Напомним, что на Всесоюзном референдуме за сохранение СССР в Беларуси проголосовало 83 %.

В  массовом сознании вместе с исчезновением «советской ностальгии» происходит и переоценка России как партнёра независимой Беларуси. Российская Федерация действительно теряет свой статус главного и единственного внешнеполитического партнёра. Сами беларусско-российские отношения всё больше приобретают экономические и даже прагматические оттенки, где всё меньше политики и всё больше торговли.

И независимые, и государственные социологические исследования в 2010-х годах описывают фактически одну и ту же тенденцию: респонденты выступают «за» экономическое партнёрство, но с сохранением полного суверенитета своей страны (то есть без каких-либо угроз политической независимости страны). Так, например, по данным исследования Института социологии НАН Беларуси, в 2013 году половина из тех, кто высказывался за союз с Россией, оптимальной формой беларусско-российских отношений считали просто создание зоны свободной торговли. Ещё почти треть (30 %) поддерживала идею создания единого экономического пространства, но без какого-либо политического объединения. И только 6 % (или 4 % от всех опрошенных) выступали за вхождение Беларуси в состав РФ как субъекта федерации.

Иными словами, «ничего личного, только бизнес».

В свете этого развитие любых организационно-институциональных форм объединения Беларуси и России (равно как и союзы с иными государствами: от СНГ и Таможенного союза – до ОДКБ и Союзного государства) большинству беларусов были не очень интересны. Экономическая бесполезность этих объединений со временем становилась всё более очевидной, что никак не способствовало росту доверия к ним. Тем более, что всё большую важность приобретали и иные ценности: независимость и суверенитет.

Тренд на осознание государственной независимости как ценности в массовом сознании беларусов намечается как минимум с середины 2000-х годов. В частности, это видно по динамике ответа на вопрос «Как, на ваш взгляд, должны строиться отношения между Беларусью и Россией?», который задавался в рамках многолетнего мониторинга Институтом социологии НАН Беларуси.

Данные показывают, что крайний вариант интеграции, который предусматривает потерю суверенитета и вхождение Беларуси в состав России в некотором качестве (при этом неважно, одного или нескольких субъектов), никогда не был главным. Наоборот, число его сторонников всегда лишь ненамного превышало ошибку выборки, то есть было достаточно маргинальным.

Доля тех, кого условно можно обозначить сторонниками «союзного» формата интеграции, то есть без политического объединения, но с созданием неких наднациональных органов управления, в ХХ веке медленно, но уверенно снижалась. Так за 20 лет (с начала 2000-х до 2020 года) их число уменьшилось более чем в 2 раза – с 50 % в 2003 г. до 25 % в 2020 г. Одновременно росло количество тех (с 35 % до 62 %), кто выступал за перевод беларусско-российских отношений в тот формат, который Беларусь строила с другими странами – без каких-либо особенностей, на базе стандартных международных договоров.

Конечно, свою толику в этот процесс вносила и ветреная позиция главы беларусского государства. Но были и другие сильные факторы-прекурсоры, детерминировавшие такие изменения. Одним из таких факторов является смена поколений. Благодаря социологическим исследованиям (см. например, исследование PACT), одобрение беларусско-российской интеграции всегда была гораздо выше среди представителей более возрастной аудитории, что вполне объясняется пресловутым «советским ресентиментом». Для молодёжи, у которой родители могли не успеть дорасти даже до комсомола, «союзная тематика» была не экзистенциальным опытом, а всего лишь очередным скучным параграфом в учебнике истории. Причём в том же учебнике были гораздо более героические и увлекательные для молодых людей темы – от Всеслава Чародея через Льва Сапегу к Кастусю Калиновскому.

Поколенческие изменения – это не только про возраст и разные исторические условия первичной социализации. Сейчас это ещё и разница в уровне образования, и так называемые «сетевые компетенции», и особенности медиапотребления.

В нашем кейсе принципиально важна последняя позиция – медиапотребление, которое хотя бы частично выводило молодёжь из-под прессинга государственной пропаганды. До недавнего времени Байнет, в чём мы, к слову, также принципиально отличались от России, был своего рода пространством свободы. Независимые медиа, которые занимали нейтральную или даже проевропейскую позицию, могли спокойно работать в цифровом формате. А высокий уровень цифровизации беларусской аудитории (с определёнными ограничениями у старших возрастов) обеспечивал этим медиа значительное влияние в беларусском обществе.

Чтобы оценить степень популярности интеграционных идей в Беларуси, полезно посмотреть на что-то более или менее аналогичное. Например, на сопоставимые украинские данные. Варианты формулировок вопросов и ответов в беларусской и украинской версиях соответствуют своим контекстам и несколько отличаются, но внутренняя логика там одинаковая.

Как видно на графиках, до судьбоносного 2014 года наше общество было не более пророссийским, нежели украинское. Данные показывают, например, что до 2014 года среди украинцев сторонников наиболее крайнего варианта интеграции было в 2-3 больше, чем у нас.

Далее. Для украинского массового сознания и до 2014 года, и после него – вплоть до 2022 года – был характерен тренд на пусть и небольшой, но очевидный рост пророссийских настроений в форме одобрения партнёрско-дружеских отношений с восточным соседом (от 65 % до 75 % в первой половине 2010-х и от 40 % до 50 % с 2015 г. по 2021 г.)

Для беларусского массового сознания был характерен обратный и более выраженный тренд на ослабление идеи содружества с Российской Федерацией, причём даже в начале 2000 он пользовался одобрением максимум лишь у половины общества.

В нашем случае есть ещё одна важная особенность – нарастающее дистанцирование от восточного соседа не означало автоматического «поворота на Запад» (достаточно уникальный для Восточной Европы кейс). Это опять же хорошо видно по данным социологических исследований, например, Независимого института социально-экономических и политических исследований (НИСЭПИ):

Эти данные хорошо смотреть вместе с распределением ответов на вопрос «Как, на ваш взгляд, должны строиться отношения между Беларусью и Россией?» выше. Что имеется в виду. По данным НИСЭПИ видно, что в 2009 г. количество проевропейски настроенных респондентов  превысило долю симпатизантов союза с РФ. А данные Института социологии НАН Беларуси говорят, что в это же время установка на отход от России опередила идею беларусско-российского союза с надгосударственными органами управления.

Смотрим дальше. По данным Института, с течением времени доля сторонников «прохладных» отношений с Россией только росла, однако, по данным НИСЭПИ, количество сторонников проевропейского выбора не увеличивалось. А после украинских событий 2014 года эта доля даже снизилась, уступив первенство симпатизантам укрепления беларусско-российских отношений.

Это достаточно оригинальный разворот событий,  потому что в ставшем уже классическим варианте расположенные в Европе постсоветские страны в случае разворота с Востока обычно поворачивались на Запад, то есть более или менее чётко декларировали проевропейскую ориентацию. У нас так не произошло.

Одно из объяснений этого заключается в том, что у нас в массовом сознании не было жёсткой поляризации и противопоставления Запада и Востока, как это представлено в нарративах и России, и Украины, Польши или стран Балтии. Поэтому дистанцирование от России привело не к приближению к Европе, а к некоему новому варианту.

Этот новый вариант оформился как желание выдержать более или менее равную дистанцию между Востоком и Западом, между Россией и Европой. Причем форма такой дистанции могла быть достаточно разной – как равно дружеские отношения (одновременно в союзе «и с Россией, и с Европой»), так и равно прохладные (быть вне каких-либо интеграционных образований, то есть и ни с Россией, и ни с Европой).

Например, по данным Беларусского института стратегических исследований (BISS, Вильнюс), уже более 10 лет назад идею таких равновзвешенных отношений поддерживала почти половина беларусского общества. В конце 2010-х годов подобную тенденцию фиксировали многие социологические исследования, с течением времени количество сторонников такой идеи только росло.

Выкристаллизовывалась ясная тенденция – беларусы всё больше и больше начинали верить в то, что они сами должны определять векторы своего развития. И с точки зрения суверенитета, и в аспекте внешнеполитической деятельности. Без выбора между Европой и Россией.

Теоретически это можно понять. Ведь у нас не было большого (и тем более положительного) опыта взаимодействия с Западом. Да и толком про отношения между Беларусью и Европой беларусы были не очень осведомлены. Исследования показывали, что в целом респонденты мало что знали о тех же санкциях, которые Запад накладывал на беларусский режим после фальсификаций результатов очередных выборов. Причём сами санкции – благодаря беларусским госмедиа – скорее воспринимались как вариант наказания страны за проводимую государством независимую политику, а не как реакция на действия режима Лукашенко. Потому, собственно, беларусы оценивали взаимоотношения ЕС и Беларуси не очень хорошо.

После украинского Майдана 2014 года беларусские оценки Европы и европейского выбора также совсем не улучшились. Беларусы скорее негативно оценили то, как Запад отреагировал на нападение России на Украину, как бы смирившись с этой агрессией. В таких условиях рассматривать Европу как сильного геополитического союзника стало значительно сложнее, что вызвало значительный рост евроскептицизма (количество проевропейских респондентов стало на 15-20 % меньше, чем пророссийских).

Еще не стоит забывать про «фактор Лукашенко». Этот политик, талантливо воспользовавшись ситуацией 2014 года, сконструировал себе статус «миротворца», а для Беларуси обрисовал место диалоговой площадки, переговорного моста между Востоком и Западом. В подкрепление тому ширилась риторика о многовекторности нашей внешней политики, что на государственном уровне как бы лишало смысла вопрос о выборе того или иного геополитического вектора.

Нужно не забывать, что западные партнёры вполне оценили «миротворческие» устремления и старания беларусского авторитария и стали пересматривать стратегию своего взаимодействия с Беларусью вообще, и с беларусским третьим сектором в частности. В последнем случае имеется в виду смена акцентов в сотрудничестве – дрейф от партнёрства с организациями гражданского общества к заключению договоров с государственными институтами, организациями и провластными организациями, которые работают GoNGO (Government-Operated Non-Governmental Organization – «Неправительственная организация, управляемая правительством»). Одним из  результатов такой смены акцентов стало закономерное снижение продуктивности у тех организаций, которые ранее были условным «европейским лобби» в Беларуси. А те государственные структуры, которые стали сотрудничать с европейскими институтами, совсем не стремились ни к перенятию европейского опыта, ни к его популяризации. В итоге европейская тематика, которая и до того не была мейнстримной, ещё более маргинализировалась.

Вот так развивалась ситуация в течение последних 20-30 лет, когда Россия постепенно теряла симпатии среди беларусов, а Евросоюз, к сожалению не мог их «перехватить».

(Продолжение следует).